Разве использование животных не является чем-то «традиционным», а, следовательно, морально оправданным?

Нет. Любая форма дискриминации в истории человечества защищалась как «традиционная». Сексизм обычно оправдывают на том основании, что женщины традиционно подчинены мужчинам: «Место женщины — дома». Человеческое рабство когда-то было традиционным для большинства культур. Тот факт, что какое-либо поведение может быть названо традиционным, совершенно не относится к вопросу о том, является ли оно морально приемлемым.

Помимо обращения к традициям, некоторые также определяют использование животных нами как нечто «естественное» и потому говорят о его моральной приемлемости. Опять же, заявляемая естественность поведения ничего не говорит о его моральной стороне. В конце концов, почти любая когда-либо существовавшая форма дискриминации называлась как естественной, так и традиционной. Эти два понятия часто использовались как синонимы. Мы оправдывали человеческое рабство тем, что оно якобы представляло естественную иерархию рабовладельцев и рабов. Мы оправдывали сексизм тем, что он якобы представлял естественное превосходство мужчин над женщинами.

Более того, немного странно называть то, как мы в настоящее время превращаем животных в товар, естественным в каком бы то ни было смысле этого слова. Мы создали совершенно НЕестественные условия и сельскохозяйственные процедуры с целью увеличения прибыли. Мы проводим дикие эксперименты по трансплантации генов и органов от животных человеку и наоборот. Мы клонируем животных. Ничто из этого нельзя назвать естественным. Слова вроде «естественный» или «традиционный» являются не более чем ярлыками. Они не могут служить причиной. Если люди защищают причинение животному боли, страдания или смерти, обосновывая это естественностью или традицией, это обычно означает, что они не могут как-то ещё оправдать свои действия.

Данный вопрос, в частности, посвящен традициям конкретных групп. Например, в мае 1999 года племя Мака из штата Вашингтон убило первого за более чем семьдесят лет серого кита. Убийство, совершенное с применением стальных гарпунов, противотанковых орудий, бронебойных боеприпасов, моторных лодок, и на которое был выделен крупный грант от федерального правительства, защищалось на том основании, что охота на китов была традицией племени Мака. Но тот же самый аргумент мог использоваться (и используется) для защиты обычая женского обрезания в Африке или сожжения невест в Индии.

Вопрос не в том, является ли поведение частью какой-либо культуры; любое поведение — это часть какой-то культуры. Вопрос в том, может ли поведение быть морально оправданным.

Gary L. Francione

Признание за животными фундаментального права не быть собственностью подразумевает, что аборты также должны быть запрещены?

Аборт поднимает ряд сложных вопросов, особенно из-за религиозной точки зрения на эту тему. Многие противники абортов верят, что душа зарождается в момент зачатия. Руководствуясь такой верой, они противостоят любым способам прерывания последующего развития плода, включая внутриматочные спирали или медикаменты, предотвращающие прикрепление оплодотворенной яйцеклетки к стенке матки. Факт неспособности плода или оплодотворенной яйцеклетки чувствовать для этих людей не имеет значения; плод имеет духовные «интересы» и признается цельным и завершенным моральным существом в глазах бога в силу того, что обладает душой.

Другой осложняющий фактор в споре об абортах заключается в том, что как только женщина узнаёт о своей беременности, в нашей культуре ей немедленно присваивается статус «матери», а плоду — статус «младенца», особенно если женщина хочет иметь ребенка. Другими словами, с момента зачатия или узнавания о нём, мы имеем тенденцию думать о плоде как о человеческом индивиде — как о младенце, которым он станет. Но такой образ не отражает биологический факт, что оплодотворенная яйцеклетка не имеет интересов в том смысле, в котором их имеет младенец.

Если мы подходим к вопросу абортов, минуя религиозные представления и общественные нормы, с момента зачатия характеризующие беременную женщину в качестве «матери», а плод — в качестве «младенца», то становится значительно сложнее понять, как плод — в особенности на ранних сроках — может иметь интересы. Хотя нам и неизвестно, чтобы какие-либо плоды были способны чувствовать, совершенно ясно, что на ранних сроках никакие не способны, следовательно, они не обладают интересами в избегании страданий — они не могут страдать. Более того, неясно, как неспособные чувствовать плоды могут иметь интерес в продолжении существования. Хотя нормальный плод продолжит развиваться и в результате это приведет к рождению человека, нечувствующий плод сам по себе не обладает интересами в продолжении существования.

Чувствующие существа осознают боль и удовольствие, обладают неким разумом и неким ощущением себя. Вред смерти для чувствующего существа заключается в том, что она или он не сможет больше иметь сознательный опыт. Если вы безболезненно убьете меня во время сна, вы навредите мне, потому что лишите меня будущего чувственного опыта, который я хотел иметь в силу того факта, что я не принимал решения совершить самоубийство. И наш опыт общения с отличными от людей чувствующими существами обоснованно поддерживает позицию, что все чувствующие существа разделяют между собой интерес в продолжении жизни; способность чувствовать — это просто средство для продолжения существования организмов, способных иметь сознательный опыт удовольствия и боли. Мы не можем провести аналогию между плодом и спящим человеком. Плод никогда не был чувствующим и, следовательно, никогда не обладал интересами, характеризующими всех чувствующих существ.

Если мы утверждаем, что не способная чувствовать оплодотворенная яйцеклетка имеет интерес в продолжении существования просто потому, что есть высокая доля вероятности, что через девять месяцев она превратится в ребенка с интересами, тогда мы должны согласиться, что оплодотворенная яйцеклетка имеет такой интерес с момента оплодотворения. И тогда становится сложно понять, почему бы нам не признать, что сперматозоид и яйцеклетка имеют интерес в зачатии до момента их соединения. Основная разница между оплодотворенной яйцеклеткой и неоплодотворенной касается вероятности (более вероятно, что оплодотворенная яйцеклетка однажды станет человеческим ребенком, чем какой-то определенный сперматозоид оплодотворит яйцеклетку) и ничего более.

Допустим, что можно сказать, что плод обладает «интересом» в том, чтобы беременная женщина не курила сигареты в течение беременности, но такое суждение не отличается от суждения о том, что двигатель обладает «интересом» быть хорошо смазанным, а растение — политым. И хотя со стороны женщины было бы благоразумным не курить, если она имеет интерес в здоровом ребенке (как с нашей стороны было бы благоразумным заливать масло в машины и поливать растения), нечувствующий плод пока ещё не обладает опытом благосостояния и не имеет предпочтений, желаний или стремлений. При отсутствии религиозной веры в обладание плодом души сложно понять, почему аборт на ранних сроках морально неприемлем или как аборт может считаться вредом нечувствующему плоду. Если абортирование такого плода морально неприемлемо, тогда и использование внутриматочных спиралей или медикаментов, таких как RU 486 (мифепристон), предотвращающих прикрепление оплодотворенной яйцеклетки к стенке матки, будет морально неприемлемо. И мы сможем отстаивать убеждение, что сперматозоид или яйцеклетка имеют интерес в соединении, а использование контрацепции нарушает их интересы. И снова, вне религиозного мировоззрения такие взгляды представляются весьма несостоятельными.

Что, если мы установим, что некоторые плоды способны чувствовать? Безусловно, на поздних сроках беременности плоды реагируют на определенные стимулы. Может оказаться, что такие плоды способны чувствовать и имеют опыт благосостояния. В этом случае есть смысл говорить, что у таких плодов есть интересы. Но даже если мы предположим, что чувствующие плоды обладают базовым правом, предотвращающим обращение с ними как с предметами, аборт представляет собой крайне необычный конфликт прав. Один субъект права существует внутри тела другого субъекта права и зависит от него самим своим существованием, которым изначально и обусловлено обладание интересами. Такой конфликт уникален, и защита интересов плода приводит к риску государственного вторжения в женское тело и частную жизнь так, как того не требует защита ни одного другого права. Если родитель проявляет насилие в отношении трехлетнего ребенка, государство может изъять ребенка, чтобы защитить его интересы. Государство не может защитить интересы плода без нарушения физической независимости женщины и принуждения её к продолжению нежелательной беременности. В данной ситуации способность плода чувствовать может являться аргументом в пользу таких методов прерывания беременности, которые одновременно безопасны для женщины и сохраняют жизнь плода.

Gary L. Francione

Имеют ли неспособные чувствовать люди, вроде тех, кто находится в состоянии мозговой смерти, право не быть используемыми подобно вещам?

Если человек действительно ничего не чувствует — не осознает и не знает, и не восстановит эти способности — тогда, по определению, человек не может иметь интерес в избегании страданий (или в чём-либо ещё). В такой ситуации может быть приведен серьезный аргумент: морально приемлемо использовать органы этого человека для спасения других — и это является распространенной практикой, если человек прежде согласился на донорство своих органов или если его семья дает согласие.

Разумеется, мы должны быть уверены в том, что у человека с предположительно мертвым мозгом действительно отсутствует когнитивная деятельность. Мы также должны быть чувствительны в отношении родных и близких этого человека; они могут возражать против такого использования человека по разным причинам, например, религиозным. Но люди, которые действительно находятся в состоянии мозговой смерти, на самом деле ничем не отличаются от растений; они живы, но ничего не осознают и не имеют интереса в защите. Предоставление таким людям права не быть использованными в качестве ресурсов не имеет смысла.

Авторство: Gary L. Francione

Права были придуманы людьми. Каким образом они вообще могут быть применены к животным?

Точно так же, как моральный статус человека или животного не определяется тем, кто послужил причиной появления их на свет, применимость моральной концепции не определяется тем, кто её придумал. Если бы моральные привилегии применялись только к авторам моральных концепций, бóльшая часть человечества до сих пор находилась бы за пределами морального сообщества.

Правовые концепции, как мы их понимаем сегодня, были разработаны как способ защиты интересов богатых белых мужчин-землевладельцев; само собой, большинство моральных концепций были разработаны привилегированными мужчинами для защиты интересов таких же привилегированных мужчин. Со временем нам стало понятно, что, в соответствии с принципом равного рассмотрения, нам нужно относиться к схожим ситуациям одинаково, и впоследствии мы распространили права (и другие моральные привилегии) и на остальных людей. В частности, принцип равного рассмотрения интересов подразумевает, что владение одних людей другими является возмутительным с моральной точки зрения. Если мы будем применять принцип равного рассмотрения по отношению к животным, то мы также должны будем распространить на них право не быть использованными в качестве ресурсов.

Не имеет никакого значения, принимали ли животные участие в разработке прав и могут ли они вообще понять саму концепцию права. Мы не требуем от людей, чтобы те были потенциальными разработчиками прав и понимали правовую концепцию, чтобы распространить на них эти права. Например, страдающий тяжелой формой умственной отсталости человек не имеет возможности понять, что такое право, но это не значит, что мы не должны предоставлять такому человеку защиту хотя бы базового права не быть использованным в качестве ресурса.

Gary L. Francione